|
|
Мы - лучшие
Джек-с-фонарём
Я иду по выжженной земле.
Я иду, и песок скрипит под моими ногами. Песок, сухой, горячий песок – горячий даже при отсутствии солнца и жизни здесь, в мире, которого больше нет и уже никогда не будет.
Я иду по миру, в котором день давно слился с ночью, и песок, вездесущий песок пустыни скрипит на моих зубах, забивается под очки, не дает дышать и натирает ноги. Песок оседает на полях моей шляпы и припорошил мой плащ серой пылью дорог, по которым я хожу день за днём, не зная отдыха и покоя.
Песок везде – песок и запах дыма, запах пожаров, пожаров, которые отгорели свое много лет назад – песок все еще пахнет этим дымом, этими пожарами, этим огнем и смертью.
Песок – и пыль, серая пыль, прах и пепел – он на моих руках, и из-за него не видно звезд. Он поглощает все краски и превращает мир в выжженную пустыню.
Песок этого мира танцует на ветру – крутится смерчами, и тогда, когда идет песчаная буря, горе тому, кто не успел скрыться.
Песок засыпает развалины домов – остовы, черные остовы на серой пыли песка, серые, сгоревшие в пламени пожаров остовы на слепящем глаза песке глубинной пустыни, там, где теперь не встретишь даже песчаных драконов и диких фертов.
Я уже давно не чувствую ни жары, ни холода. Я могу жить во тьме и бродить при свете звезд. Я мог бы выжить и под солнцем – но у нас давно нет солнца. Наше солнце затянуто той же пеленой песка, пыли и праха.
Я смотрю на свои следы – следы сапог в пыли – и знаю, что и эти следы занесет песком и пылью. Я иду по праху и пыли – и никогда не стану прахом сам. Никогда пока я сам не решу, что я готов стать прахом и пеплом – и тогда кто-то другой пройдет по тому, что останется от меня – по пыли, по песку и по пеплу.
Я смотрю на небо — оно должно быть полно звёзд, но отсюда, снизу, кажется, что и оно затянуто пылью, и что каждая звезда присыпана прахом - что все звёзды скоро обратятся во прах.
Я смотрю на свои руки — они тоже потемнели от пыли, и перчатки порвались на пальцах — и только мои перстни сверкают на черном в свете звезд и спутника. Каждый из них — совершенное и в некотором роде уникальное оружие. Вот этот, со звездой, стреляет на поражение — и убивает любую тварь наповал. Убивает даже дикого ферта. Убивает песчаного дракона. Убивает и мутанта — но эта тварь не стоит того чтобы тратить на неё заряд.
А вот этот, с красным камнем, способен парализовать любую жертву, даже перелазника.
Их много — я ношу по одному на каждом пальце — всего четырнадцать. И лишь один из них способен убить меня. И я воспользуюсь им, когда придёт моё время — но не теперь, когда я все еще отвечаю за этот мир.
Я иду по праху — прах мира и прах звезд — он оседает на волосах и не дает уснуть.
Я не сплю. Я не сплю слишком давно — с тех пор как я хожу по этой земле и охраняю этот дикий мир.
Сегодня я снова смотрю в небо. В темное, покрытое пылью, как и все здесь, небо. Я снова разбил свой лагерь в руинах сожженного космодрома. Твари и мутанты не заходят сюда, они боятся этого места, боятся прошлого, боятся всего того, что о нём говорят.
Я сам распространяю эти слухи. Я сам сочиняю страшные сказки о космодроме, и твари пугают ими своих мерзких отродий. Твари глупы, и их легко убить — но они сильны, и я помню об этом. Потому что даже я могу испытывать боль.
Потому что когти тварей ядовиты и грязны, а их клыки способны разгрызать даже чешую дикого ферта.
От старого космодрома почти ничего не осталось. Пара покосившихся стен, ржавые обломки кораблей, ржавеющие причалы, занесенные все той же пылью. Есть несколько кораблей уцелевших, но ни один из них никогда не взлетит.
Я прихожу сюда год за годом — в один и тот же день. Я храню память о том дне, когда сгорел этот мир. Я храню память о мире и храню этот мир.
Потому что я тот, кто помнит.
***
Ночь сегодня должна быть спокойной. Я чувствую ветер, и сегодня он не принесет ни бури, ни смерча.
Я чувствую движение песка и движение звезд на небе.
Я знаю, что должен перестать ждать — он не прилетал столько лет — но я все равно из года в год жду его.
Жду корабль типа «Звезда» - единственный прилетающий на мертвую планету, населенную в основном тварями, мутантами, дикими фертами.
Бывали и другие – контрабандисты, бандиты, мародеры, сошедшие с ума торговцы. Работорговцы – но никто не смог задержаться здесь надолго. Страх был сильнее, страх перед тварями, мутантами, песком и прахом.
Этим страхом пропахли все их корабли, а сами они убегали, оставляя за собой могилы.
Есть и выжившие. Есть колонии, где в нищете, в страхе, дрожа от ужаса и питаясь отбросами, живут те, кто выжил. Они боятся космодрома так же, как и твари.
Они боятся и меня.
Меня боятся все в этом мире. Меня боится сам мир.
Те, кто выжил, звали меня к себе — звали много раз. Они предлагали мне крышу над головой, лучших женщин и лучшую пищу. Они предлагали мне оружие и постель.
Они звали меня к себе потому, что они боятся. Они боятся мира куда больше чем меня. Предлагая мне древнее оружие, они уже знают, что я — самое совершенное оружие в этом мертвом мире. Они знают, что никто не защитит их от тварей лучше, чем я.
Они знают, что любая женщина пойдет со мной, и знают, что мне не нужны их женщины. Мне не нужны их пропавшие страхом и отбросами и дешевым топливом женщины в шкурах фертов, нашитых на то, что уцелело от старого мира — на старые летные комбезы и старые, рассыпающиеся в прах рубашки.
В конечном итоге все здесь оборачивается прахом.
Прахом, тленом и песком.
Я смотрю на железные цветы – те, которые создал я сам. Я не скульптор и не художник – я просто создал железные цветы на могилах повстанцев, тех, кто пытался защитить этот мир много лет назад – железа тут тогда было столько, что оно пропитало землю, расплавленный метал старого космодрома – и песок – и железные цветы, которые я поставил на могилах тех, кто защищал космодром. Последнее что оставалось у нас тогда, много лет назад, когда я так и не умер.
Я знаю, что ждать корабль типа «Звезда» бесполезно – он не прилетал давно, очень давно, и я уверен, что хозяин этого, именно того корабля, который я жду, погиб – иначе он прилетел бы в день памяти – как делал это в течение долгих лет после последней войны.
Он был наёмником, простым наёмником, и для него это была первая война. Она же оказалась последней – не всякий наёмник, даже такой сумасшедший как он – способен выдержать кровь, грязь, смерть и расплавленный металл. Не всякий способен пережить это – и не всякий сможет жить дальше.
Он не спился, не сошел с ума, не остался где-нибудь в узких коридорах десятой орбитальной – он сумел выжить. Тогда – когда закончилась война.
И очевидно не смог выжить сейчас – когда на память о войне остался только прах и эти железные цветы из обломков кораблей.
***
В ночь памяти я сижу в развалинах космодрома. Я знаю, что твари ходят вокруг – и что они боятся подойти ближе. Они видят и боятся меня, они знают, чуют, что я будут уничтожены, если только посмеют приблизиться – как не смеют они приближаться и к могилам.
Мой плащ износился, и уже не способен, как раньше, защищать меня от ветра и от песка, не способен толком согреть ночами – но все равно я бросаю его на этот холодный, скрипучий песок, и сажусь и достаю флягу с остатками самого крепкого алкоголя из тех, что готовят выжившие. Меня не берет спиртное, но я все равно пью его в эту ночь – в память о тех, кто погиб, защищая космодром. Выжившие платят мне иногда – за то, что я защищаю их или их жалкие караваны – но я чувствую, как они боятся меня – и что им нечего мне дать.
Огонь в небе я вижу сразу – огонь, которого так боятся твари.
Огонь, которого я не видел очень, очень давно – вспышки, и я уже знаю, что следом будет гул – а уж после я вижу знакомые контуры корабля типа «Звезда», того, который я уже и не ждал.
Я не знаю, тот ли это корабль – или корабль того же типа – но в любом случае корабль типа «Звезда» в ночь памяти – это значит много, очень много даже для меня, для того, кто давно не испытывает никаких чувств и не ведает страха.
Я не дурак. Я знаю, что мои ножи и мое оружие – ничто по сравнению с тем, которое может быть на корабле типа «Звезда», и я ухожу в тень – в ожидании. Я уже знаю, что если это мародеры – они не уйдут отсюда живыми, я позабочусь об этом. А если это торговцы, то они навеки забудут путь сюда, в мой мир, в мир, который я так защищаю от всех – до тех пор, пока сюда не придет Союз или хотя бы те, кто принесет что-то вместо того, чтобы забирать и разрушать.
Когда корабль садится – четко, точно, прямо на старую посадочную площадку – садится так, что становится ясно – командир знает эту площадку как самого себя и даже лучше – я уже знаю, кто там, внутри – и понимаю, что я рад. Я радуюсь тому, что он все-таки жив и что он помнит.
Я давно не испытываю эмоций и страха – но я испытываю радость от его прилета – и этого я пожалуй боюсь больше чем самого себя.
Я знаю, что он не увидит меня – пока я тут, в тенях, в развалинах, среди ржавых колонн и обломков кораблей.
Я жду. Я ждал слишком долго, я дождался и теперь я жду, когда он выйдет из корабля. Я умею ждать.
***
Я смотрю из теней, как он подходит к могилам – оглядываясь по сторонам – осторожен, внимателен, напряжен и сосредоточен – как и всегда. Он еще помнит, как следует вести себя здесь, в мире, которого больше нет. Он помнит.
С ним его Харрикан – я помню её, помню очень хорошо – они прилетали вместе – тогда, раньше, и у неё все такая же синяя кожа, два гребня и взгляд как у портативного сканера. Она тоже настороже. Она знает, что здесь не так, чувствует – как чувствует тварей – Харрикан всегда чувствуют таких как они. С ними и другие – его старая команда, Джет и Джит, те двое, что могли бы возродить и этот мир, если бы захотели. Они не знают об этом – но они бы могли. Возможно, однажды я скажу им об этом – они любят странные и интересные задачи – но не сейчас, не теперь, когда они с командиром корабля типа «Звезда»
И с ним двое новых – и один из них – почти как сам командир - гуманоид, а вторая – девушка рыжая как огонь, как солнце пустыни, когда тут еще было солнце и когда мир еще был миром. Отсюда, издалека, я не чувствую запаха новичков – но я знаю, что она пахнет миром, которого больше не будет – тем, что было в нем - цветами, дождями, миром без тварей и тех, кому понадобилось то, что было у нас – то, чего не было больше ни на одной планете. То, ради чего был разрушен целый мир.
Я слишком давно не видел настоящих женщин, не тех, которые выжили и теперь живут в колониях – а таких, свободных и живых, таких, каких больше не осталось здесь, у нас, в разрушенном мире, засыпанном песком, пылью и прахом.
Они стоят перед могилами – они все – в ряд. Харрикан и тот, второй гуманоид, красивый, высокий, темноволосый – стоят вместе, и Харрикан, кажется, рассказывает ему, что здесь произошло – хотя, по большому счету, мало на свете тех, кто не знает истории нашего мира. Многие не хотят знать, не хотят видеть и не хотят слышать – но нет таких, кто не знает.
Те двое, Джет и Джит – отошли еще дальше, и я беспокоюсь за них. Они беззащитны – как могут быть беззащитны детеныши – а наш мир не прощает такого никогда и никому. Твари всегда следят за теми, кто ходит по земле – следят, смотрят из теней, чувствуют, что я рядом и готов – но ищут, ищут возможность напасть на тех, кто прилетел сегодня в этот мир на корабле типа «Звезда» в ночь памяти тех, кто защищал космодром.
Командир – мне странно называть его командиром, он был мальчишкой, когда была эта битва – стоит рядом с теми, кого я собрал под цветком номер три – мне легче нумеровать цветы, имена помню и без того, а без меня и тех, кто был здесь, эти имена ничего не значат – он стоит перед цветком номер три с той женщиной, рыжей, и я уже знаю, что он почувствует меня – знаю в тот момент когда выхожу из теней, и даже не удивляюсь, когда слышу, как он говорит: «Здравствуй, Джек».
Я не знаю, почему он назвал меня так. Я забыл свое имя – забыл давно, еще в те времена, когда космодром был нашим и когда мы еще могли сопротивляться. Я забыл его задолго до того – и кто знает, почему он назвал меня именно этим странным словом.
Женщина хочет обернуться – и командир успевает взять её за руку и сказать: «Не оборачивайся. Он не любит, когда на него смотрят».
Он не мог меня увидеть – как не мог и услышать звук моих шагов. Пыль и песок поглощают звуки – но он все же почувствовал меня, не мог не почувствовать, и я рад этому – как и тому, что он здесь.
Я не ошибся – женщина пахнет цветами, новым миром и солнечным светом. И еще она не пахнет ни одним из известных миров.
- Скажи ей, - говорю я и понимаю, что давно забыл, как нужно говорить. Я разучился говорить, и слова застревают в горле, царапают его и кажутся чужими.
- Сказать ей что? – спрашивает женщина, и мне нравится звук её голоса. Он очень легкий, этот звук, как шаги ферта по песку – когда ферт выходит на дикую охоту.
- Скажи ей, что она испугается того, что увидит.
- Она не испугается, - отвечает женщина и оборачивается быстрее, чем командир со странным именем Абихан успевает помешать ей.
Она сглатывает – она старается подавить вздох или крик или стон – но прежде чем я успеваю улыбнуться ей, она говорит: «Здравствуй, Джек».
Я знаю что то, что она видит, пугает её – она не может не испугаться того кто стоит перед ней. Я знаю, как горят в темноте мои глаза – линзы-вставки, накрепко сросшиеся с моей кожей, ставшие частью меня – я знаю, что в темноте нашего мира мои глаза подобны огню в небе – на фоне моего лица, которое давно покрыто защитной мазью и кажется темным, почти черным. Я помню, что когда-то моя кожа была иной – но я забыл её цвет – подобно тому, как я забыл звук своего имени и своего голоса.
Я знаю, что её пугает мой рваный плащ, мои сапоги, мой нож, который сверкает в свете звезд – нож, наводящий ужас на тварей и мутантов, её пугаю я сам, как пугает любого наш мир и наш песок и то, что осталось от космодрома.
Я отдаю должное её смелости – не каждая смогла бы сказать: «Здравствуй, Джек» при виде такого, как я. Не всякая смогла бы смотреть мне в глаза – и не отводить взгляд.
- Это Кэти, - говорит Абихан. – А это Джек.
- Просто Джек? – спрашивает она.
- У него нет имени, - отвечает ей Абихан. У него его просто нет.
- Я забыл его, - говорю я и снова удивляюсь звуку своего голоса.
- Я кое-что привёз тебе, - говорит Абихан. – И я, наконец, прилетел.
И после этого он стреляет мне за спину – одним выверенным движением – не меняя выражения лица.
Мне не нужно оборачиваться – я знаю, что там, у меня за спиной, упала особо наглая и настырная молодая, а потому глупая тварь. Он все еще остается собой – даже после стольких лет.
И я рад, что он прилетел сюда хотя бы на ночь.
***
Тепло корабля типа «Звезда» застает меня врасплох – тепло, уют, свет и возможность не оглядываться в ожидании тварей. Я отвык от тепла. Я чувствую себя здесь как тварь, которая случайно забрела в колонию и не знает, куда деваться и что делать.
Удивительно, но эта женщина с рыжими волосами без страха пожимает мою руку – грязную, покрытую пылью руку в старой перчатке – и её, женщину, зовут Кэти.
Харрикан готовит для меня горячее питье, а второй гуманоид – полукровка-суккууби – теперь ей новый друг. Я всегда знал, что Харрикан – странные, но никогда не знал, что настолько. О странностях суккууби я не знал тем более.
Их рубка – рубка корабля – напоминает мне о былых днях, о том времени, когда в нашем мире еще были космодромы и не было железных цветов на могилах тех, кто их защищал.
Когда в нашем мире были тепло, свет, достаточно воды и никаких тварей.
- Ты мог бы приручить щенка ферта, - говорит мне Абихан – говорит уже в третий раз. – Ты мог бы разговаривать с ним. Он мог бы защищать тебя.
- Я не нуждаюсь в защите, - отвечаю я командиру корабля типа «Звезда», - я сам защищаю себя. Я защищаю целый мир.
- Но ферт живой. С ним можно говорить.
- Мне не нужно говорить. Ферт может погибнуть.
- Значит ты сделаешь так, чтобы он не погиб.
- Ты предлагаешь мне защищать еще и фертов?
- Он предлагает Вам завести себе друга, - говорит эта самая Кэти. – Потому что никто не может быть один так долго.
Она по-прежнему видит и грязный плащ, и огонь вместо глаз – линзы навеки приделаны к моему лицу, и их можно только вырезать, и запыленные волосы, и рваные сапоги – и она разговаривает со мной так, словно ничего этого нет. Словно я такой же как и все.
- А мы можем сделать так, чтобы ферт жил с тобой вместе. Достаточно долго, чтобы не умереть.
- Где ты пропадал? – спрашиваю я у Абихана. Я не хочу говорить о фертах.
- Я застрял на другой планете. Её нет в реестрах, и я не мог прилететь раньше,- неохотно отвечает он.
И я внезапно понимаю, откуда эта женщина. Я понимаю, почему не видел раньше такого цвета волос и не слышал такого голоса и такого запаха. Это запах мира, которого нет в реестрах – и она должна быть очень особенной женщиной, раз он взял её на корабль.
У них, на корабле, слишком тепло. Слишком уютно, слишком хорошо, слишком, все слишком, и я проваливаюсь в сон – прямо здесь, в рубке, и знаю, что ни одна тварь не воспользуется моим сном.
***
Я снова стою на песке.
На песке, и под ногами моими пыль, и прах, и пепел и звездочки металла – того, из-за которого не стало нашего мира. То, что от него осталось – редкие, светящиеся на песке звездочки.
Я знаю, что мои следы скоро занесет песком – ветер нашего мира трудится без устали, спешит занести пылью следы тех, кто прилетел сюда на корабле типа «Звезда», и следы тварей и мутантов и следы тех кто пройдет следом. Он занесет все следы – как и всегда.
- Ты уверен, что не хочешь улететь с нами? – спрашивает в очередной раз Абихан.
- Этот мир беззащитен без меня.
- Ты слишком долго скитаешься по этому миру. Неужели ты не можешь оставить его? Оставь его тем, кто здесь живет.
- Я слишком долго скитаюсь по этому миру, - отвечаю я. – Слишком долго чтобы не оставить его. Я страж мира, которого нет. И я привык быть один.
- Как знаешь. Для тебя всегда есть место на моем корабле.
У моих ног стоит новый, заполненный всем необходим рюкзак.
На мне новый плащ, черный с одной стороны, светоотражающий с другой, он не даст мне замерзнуть и не даст сойти с ума от жары. Он защитит меня от пыли и песка. Он защитит меня ветра и возможно от когтей тварей.
На мне новые сапоги, у меня снова ест запасы защитной мази и патроны. У меня снова есть новые защитные перчатки и фонарь, которому нет равных.
Он вспомнил обо всем. Он помнил обо мне и о последней битве в мире, которого нет, и о космодроме, и о том, что нужно мне, стражу мира.
Он помнил обо всем. А я всегда умел ждать.
- Сколько еще ты будешь скитаться по миру? – спрашивает меня внезапно Кэти.
- Всю жизнь. Пока не умру, - пытаюсь шутить я.
Я забыл, как нужно шутить. Я давно забыл, как нужно разговаривать с женщинами, с настоящими женщинами, и я забыл, каково это – перчатки, на которых нет дыр.
- Он никогда не умрет, - тихо поясняет ей Харрикан. – Он не может
- Я могу, - я отвечаю ей и уже знаю ответ. Я могу, но я не сделаю этого до тех пор, пока мир нуждается во мне.
- Мы вернемся через год, - Абихан сосредоточен. – Я поклялся, что буду прилетать сюда в этот день – и я вернусь. Тебе что-нибудь еще нужно?
- Я знаю, что вернешься, - отвечаю ему я. – И у меня есть все что нужно.
- Прощай, - я жму руку командира корабля типа «Звезда». Крепко, так, как могу только я.
Джет и Джит касаются меня своими кисточками.
А Харрикан, а следом за ней и Кэти целуют меня – одна в левую щеку, а другая – в правую.
Я не жду этого них. Я не жду от них ничего.
Зато я умею ждать.
***
Я смотрю на то, как в небе исчезает огонь. Как небо снова становится пыльным, серым, тусклым, и вижу, что на новых сапогах появляется тонкий налет пыли.
Я стою так долго, что чуть не пропускаю дикого ферта, появляющегося из пустыни.
Слишком много тепла, уюта и света для меня.
«Здравствуй, Джек» - я так и не спросил его, что это значит.
Это всего лишь слово. Имя для того, кто давно позабыл свое.
Мой нож всегда был лучшим в мире, которого нет. Я не трачу патроны на ферта. Я успеваю убить его до того, как он успевает поцарапать мой новый плащ.
Я забираю его мясо – и бросаю шкуру – для тех, кто придет следом. В пустыне ничто не пропадает просто так.
Я убираю мясо в вакуум – мне хватит его надолго, очень надолго – и только после этого я слышу визг. Визг в руинах старого космодрома. Там, где никого нет кроме меня.
Я беру его за шкирку – маленького, еще с молочными зубами, с глазами, горящими в темноте голубым огнем, с мягкими, щенячьими когтями – и он бесстрашен.
Я беру его за шкирку – щенка ферта – и понимаю, что я убил его мать.
Что может сделать новорожденный ферт, оказавшийся около космодрома? Твари убьют его быстрей, чем он успеет хотя бы зашипеть. Что мне до глупых щенков фертов?
Что мне до того, что его убьют и сожрут?
Что мне до него?
Я достаю из рюкзака прочный шнурок. Веревку, которая мне не нужна и которую мне положили на всякий случай. Я рассматриваю веревку – и начинаю мастерить из неё нечто. Я и сам не понимаю, что я делаю, и всё это время аленький ферт смотрит на меня своими огромными голубыми глазами. Когда я заканчиваю – я понимаю, что это шлейка и поводок. Ферт по-прежнему смотрит на меня и тихонько скулит.
Я смотрю ему в глаза, и он осторожно виляет хвостом в ответ. Он напуган – и он делает вид, что не боится ничего на свете. У него нет никого. И он вряд ли понимает, что он всего лишь корм для тварей.
Шлейка идеально подходит по размеру.
Я смотрю в небе, а маленький ферт сидит у моих ног.
- Прощайте, ребята, - говорю я давно опустевшему небу. – Ну что ты на меня смотришь? – я все еще удивляюсь звуку своего голоса – теперь, когда никого нет, и пустыня снова полная лишь песка, пыли и праха – голос мой звучит неожиданно и странно. – Ну что ты на меня смотришь? – говорю я маленькому ферту. – Идём. Нам нужно придумать тебе имя.
Авторское право (с) Stray_cat_mary
Распространение и коммерческое использование всего произведения или его частей без разрешения автора запрещено законом!!!
